Это как альтернативная вселенная.
Это ощущается как-то вдруг, и я теряю фокус, перестаю слушать, автоматически поддакивая, полностью отдаваясь ощущению абсолютной нереальности происходящего.
Но сон не кончается, он просто заворачивается новым витком, новым уровнем, мой персональный inception.
Это странно, потому что во снах я вижу родившихся и нет детей (своих), потом строю города и в очередной раз участвую в мировом заговоре. Спокойнее всего когда не снится ничего вовсе, но REM-фаза, очевидно, приходится ровно на время моего пробуждения, поэтому я смотрю эти сны, которые потом висят неприятным осадком где-то на уровне сердца. Цепляют.

На февраль в моем настольном календаре - Ганс и Грета с ведьмой и пряничным домиком. Я не люблю феврали, они холодные и бесконечные, хотя, например, в этом - 28 дней. Пастернак, с его призывом достать чернил и плакать, уже несколько не своевременен (это было слишком давно), поэтому я ищу новое занятие для себя и, в принципе, все бы было неплохо, если бы не болящая уже три дня как голова.
Как пример нового занятия - новая попытка. Я не чувствую себя неуютно, я не чувствую себя напряженно, я чувствую себя буднично на сцене.
Другое про сцену - Тэцу-сан написал письмо и пропал (ах, видели бы вы какая там очаровательная фотография была!), но череда неожиданных писем продолжилась кратким докладом от Накамуры, жизнь которого, насколько я могу предположить, происходит странно. А как же иначе она может происходить, если человек попадает на сцену мечты после того, как выступил на ней в платье.

Я слушаю саундрек к Inside Llewyn Davis, и Five Hundred Mile конкретно вызывает во мне стойкое желание проглотить эту песню целиком и жить в ней, потому что в ней столько нежности и светлой грусти, что невозможно перенести.
Еще есть Стиви и ее Seven Wonders с Rhiannon, которые уже не настолько убийственно нежные, но тоже достаточно сокрушительные, с этими восхитительно невинными битами семидесятых, что я слушаю ее уже второй день без остановки.